Неточные совпадения
Не раз давно уже он говорил со вздохом: «Вот бы куда перебраться: и граница близко, и просвещенные
люди, а какими тонкими голландскими рубашками можно обзавестись!» Надобно прибавить, что при этом он подумывал еще об особенном сорте французского мыла, сообщавшего необыкновенную белизну коже и свежесть щекам; как оно называлось, бог ведает, но, по его предположениям, непременно
находилось на границе.
Так как русский
человек в решительные минуты
найдется, что сделать, не вдаваясь в дальние рассуждения, то, поворотивши направо,
на первую перекрестную дорогу, прикрикнул он: «Эй вы, други, почтенные!» — и пустился вскачь, мало помышляя о том, куда приведет взятая дорога.
Ему казалось, что и важничал Федор Федорович уже чересчур, что имел он все замашки мелких начальников, как-то: брать
на замечанье тех, которые не являлись к нему с поздравленьем в праздники, даже мстить всем тем, которых имена не
находились у швейцара
на листе, и множество разных тех грешных принадлежностей, без которых не обходится ни добрый, ни злой
человек.
Редко где
найдется столько мрачных, резких и странных влияний
на душу
человека, как в Петербурге.
На мгновение ответа не было, но видно было, что за дверью
находилось несколько
человек и как будто кого-то отталкивали.
Неожиданная весть сильно меня поразила. Комендант Нижнеозерной крепости, тихий и скромный молодой
человек, был мне знаком: месяца за два перед тем проезжал он из Оренбурга с молодой своей женою и останавливался у Ивана Кузмича. Нижнеозерная
находилась от нашей крепости верстах в двадцати пяти. С часу
на час должно было и нам ожидать нападения Пугачева. Участь Марьи Ивановны живо представилась мне, и сердце у меня так и замерло.
— Ну вот, хоть один умный
человек нашелся, — сквозь зубы, низким голосом заговорила она. — Ты, Клим, проводишь меня
на кладбище. А ты, Лютов, не ходи! Клим и Макаров пойдут. — Слышишь?
— Гроб поставили в сарай… Завтра его отнесут куда следует.
Нашлись люди. Сто целковых. Н-да! Алина как будто приходит в себя. У нее — никогда никаких истерик! Макаров… — Он подскочил
на кушетке, сел, изумленно поднял брови. — Дерется как! Замечательно дерется, черт возьми! Ну, и этот… Нет, — каков Игнат, а? — вскричал он, подбегая к столу. — Ты заметил, понял?
Потом, закуривая, вышел в соседнюю, неосвещенную комнату и, расхаживая в сумраке мимо двух мутно-серых окон, стал обдумывать. Несомненно, что в речах Безбедова есть нечто от Марины. Она — тоже вне «суматохи» даже и тогда, когда физически
находится среди
людей, охваченных вихрем этой «суматохи». Самгин воспроизвел в памяти картину собрания кружка
людей, «взыскующих града», — его пригласила
на собрание этого кружка Лидия Варавка.
«Чем доказать, что я — не вор? Разве это теперь возможно? Уехать в Америку? Ну что ж этим докажешь? Версилов первый поверит, что я украл! „Идея“? Какая „идея“? Что теперь „идея“? Через пятьдесят лет, через сто лет я буду идти, и всегда
найдется человек, который скажет, указывая
на меня: „Вот это — вор“. Он начал с того „свою идею“, что украл деньги с рулетки…»
Больной и без сил, лежа в версиловской комнате, которую они отвели для меня, я с болью сознавал,
на какой низкой степени бессилия я
находился: валялась
на постели какая-то соломинка, а не
человек, и не по болезни только, — и как мне это было обидно!
Полтора года назад Версилов, став через старого князя Сокольского другом дома Ахмаковых (все тогда
находились за границей, в Эмсе), произвел сильное впечатление, во-первых,
на самого Ахмакова, генерала и еще нестарого
человека, но проигравшего все богатое приданое своей жены, Катерины Николаевны, в три года супружества в карты и от невоздержной жизни уже имевшего удар.
А между тем
нашлись люди, которые не испугались этих неблагодарных трудов: они исходили взад и вперед колонию и, несмотря
на скудость источников, под этим палящим солнцем написали целые томы.
Последний воротился тогда в Иркутск сухим путем (и я примкнул к его свите), а пароход и при нем баржу, открытую большую лодку, где
находились не умещавшиеся
на пароходе
люди и провизия, предоставил адмиралу. Предполагалось употребить
на это путешествие до Шилки и Аргуни, к месту слияния их, в местечко Усть-Стрелку, месяца полтора, и провизии взято было
на два месяца, а плавание продолжалось около трех месяцев.
А ведь стоило только
найтись человеку, — думал Нехлюдов, глядя
на болезненное, запуганное лицо мальчика, — который пожалел бы его, когда его еще от нужды отдавали из деревни в город, и помочь этой нужде; или даже когда он уж был в городе и после 12 часов работы
на фабрике шел с увлекшими его старшими товарищами в трактир, если бы тогда
нашелся человек, который сказал бы: «не ходи, Ваня, нехорошо», — мальчик не пошел бы, не заболтался и ничего бы не сделал дурного.
Так думал Топоров, не соображая того, что ему казалось, что народ любит суеверия только потому, что всегда
находились и теперь
находятся такие жестокие
люди, каков и был он, Топоров, которые, просветившись, употребляют свой свет не
на то,
на что они должны бы употреблять его, —
на помощь выбивающемуся из мрака невежества народу, а только
на то, чтобы закрепить его в нем.
Как
на островке среди моря,
люди эти чувствовали себя
на время не залитыми теми унижениями и страданиями, которые окружали их, и вследствие этого
находились в приподнятом, возбужденном состоянии.
Нехлюдов знал это отношение к себе Новодворова и, к огорчению своему, чувствовал, что, несмотря
на то благодушное настроение, в котором он
находился во время путешествия, платит ему тою же монетою и никак не может побороть сильнейшей антипатии к этому
человеку.
Нашлись, конечно, сейчас же такие
люди, которые или что-нибудь видели своими глазами, или что-нибудь слышали собственными ушами; другим стоило только порыться в своей памяти и припомнить, что было сказано кем-то и когда-то; большинство ссылалось без зазрения совести
на самых достоверных
людей, отличных знакомых и близких родных, которые никогда не согласятся лгать и придумывать от себя, а имеют прекрасное обыкновение говорить только одну правду.
Однако
нашлись добрые
люди, которые открыли Привалову глаза
на все творившиеся около него безобразия.
Все социальные учения XIX века были лишены того сознания, что
человек — космическое существо, а не обыватель поверхностной общественности
на поверхности земли, что он
находится в общении с миром глубины и с миром высоты.
Освобождение
человека находилось лишь в отрицательном фазисе и было очень относительным, распространялось
на некоторые отдельные сферы, а не
на целостного
человека.
Но
нашлись там как раз в то время и еще несколько мальчиков, с которыми он и сошелся; одни из них проживали
на станции, другие по соседству — всего молодого народа от двенадцати до пятнадцати лет сошлось
человек шесть или семь, а из них двое случились и из нашего городка.
Начиная жизнеописание героя моего, Алексея Федоровича Карамазова,
нахожусь в некотором недоумении. А именно: хотя я и называю Алексея Федоровича моим героем, но, однако, сам знаю, что
человек он отнюдь не великий, а посему и предвижу неизбежные вопросы вроде таковых: чем же замечателен ваш Алексей Федорович, что вы выбрали его своим героем? Что сделал он такого? Кому и чем известен? Почему я, читатель, должен тратить время
на изучение фактов его жизни?
Сразу от бивака начинался подъем. Чем выше мы взбирались в гору, тем больше было снега.
На самом перевале он был по колено. Темно-зеленый хвойный лес оделся в белый убор и от этого имел праздничный вид. Отяжелевшие от снега ветви елей пригнулись книзу и в таком напряжении
находились до тех пор, пока случайно упавшая сверху веточка или еловая шишка не стряхивала пышные белые комья, обдавая проходящих мимо
людей холодной снежной пылью.
Эта осторожность красной нитью проходила во всех их действиях, даже в тех случаях, когда мы
находились очень далеко от жилья и трудно было рассчитывать
на встречу с
человеком.
Я чувствовал, что потерял близкого
человека. Как много мы с ним пережили. Сколько раз он выручал меня в то время, когда сам
находился на краю гибели!
Как это все укладывалось в его голове и почему это казалось ему так просто — объяснить не легко, хотя и не совсем невозможно: обиженный, одинокий, без близкой души человеческой, без гроша медного, да еще с кровью, зажженной вином, он
находился в состоянии, близком к помешательству, а нет сомнения в том, что в самых нелепых выходках
людей помешанных есть,
на их глаза, своего рода логика и даже право.
Нашлись снисходительные
люди, которым я показался чуть не гением; дамы с участием выслушивали мои разглагольствования; но я не сумел удержаться
на высоте своей славы.
Странные дела случаются
на свете: с иным
человеком и долго живешь вместе и в дружественных отношениях
находишься, а ни разу не заговоришь с ним откровенно, от души; с другим же едва познакомиться успеешь — глядь: либо ты ему, либо он тебе, словно
на исповеди, всю подноготную и проболтал.
В 5 часов мы подошли к зверовой фанзе. Около нее я увидел своих
людей. Лошади уже были расседланы и пущены
на волю. В фанзе, кроме стрелков,
находился еще какой-то китаец. Узнав, что мы с Дерсу еще не проходили, они решили, что мы остались позади, и остановились, чтобы обождать. У китайцев было много кабарожьего мяса и рыбы, пойманной заездками.
Селение Сянь-ши-хеза расположено
на правом берегу Имана.
На другом конце поляны около леса
находилось брошенное удэгейское стойбище, состоявшее из восьми юрт. Все удэгейцы в числе 65
человек (21 мужчина, 12 женщин и 32 детей) бросили свои жилища и ушли
на Вагунбе.
Осматривая собравшихся гостей, Лопухов увидел, что в кавалерах нет недостатка: при каждой из девиц
находился молодой
человек, кандидат в женихи или и вовсе жених. Стало быть, Лопухова пригласили не в качестве кавалера; зачем же? Подумавши, он вспомнил, что приглашению предшествовало испытание его игры
на фортепьяно. Стало быть, он позван для сокращения расходов, чтобы не брать тапера. «Хорошо, — подумал он: — извините, Марья Алексевна», и подошел к Павлу Константинычу.
По денежным своим делам Лопухов принадлежал к тому очень малому меньшинству медицинских вольнослушающих, то есть не живущих
на казенном содержании, студентов, которое не голодает и не холодает. Как и чем живет огромное большинство их — это богу, конечно, известно, а
людям непостижимо. Но наш рассказ не хочет заниматься
людьми, нуждающимися в съестном продовольствии; потому он упомянет лишь в двух — трех словах о времени, когда Лопухов
находился в таком неприличном состоянии.
Катерина Васильевна стала собирать все свои воспоминания о Вере Павловне, но в них только и
нашлось первое впечатление, которое сделала
на нее Вера Павловна; она очень живо описала ее наружность, манеру говорить, все что бросается в глаза в минуту встречи с новым
человеком; но дальше, дальше у нее в воспоминаниях уже, действительно, не было почти ничего, относящегося к Вере Павловне: мастерская, мастерская, мастерская, — и объяснения Веры Павловны о мастерской; эти объяснения она все понимала, но самой Веры Павловны во все следующее время, после первых слов встречи, она уж не понимала.
Человек осужден
на работу, он должен работать до тех пор, пока опустится рука, сын вынет из холодных пальцев отца струг или молот и будет продолжать вечную работу. Ну, а как в ряду сыновей
найдется один поумнее, который положит долото и спросит...
Но ведь не он, так
на его место
найдется десяток других охотников, притом во главе конкурса стоял такой почтенный
человек, как старик Луковников; наконец, ему не из чего было выбирать, а жить было нужно.
Находятся Кресты
на реке Такоэ, как раз при впадении в нее притока; почва — суглинок с хорошим налетом ила, урожаи бывают почти каждый год, лугов много, и
люди, по счастью, оказались порядочными хозяевами; но в первые годы селение мало отличалось от Верхнего Армудана и едва не погибло.
Собственно для ссыльной колонии неудавшийся опыт пока может быть поучителен в двух отношениях: во-первых, вольные поселенцы сельским хозяйством занимались недолго и в последние десять лет до переезда
на материк промышляли только рыбною ловлей и охотой; и в настоящее время Хомутов, несмотря
на свой преклонный возраст, находит для себя более подходящим и выгодным ловить осетров и стрелять соболей, чем сеять пшеницу и сажать капусту; во-вторых, удержать
на юге Сахалина свободного
человека, когда ему изо дня в день толкуют, что только в двух днях пути от Корсаковска
находится теплый и богатый Южно-Уссурийский край, — удержать свободного
человека, если, к тому же, он здоров и полон жизни, невозможно.
При мне в тюрьме ночевало только 450
человек, все же остальные
находились в командировке, главным образом
на дорожных работах.
Мне случалось много раз подходить близко к дереву,
на котором
находилось гнездо с голубятами, даже влезать
на него, и голубь с голубкой не бросались
на меня, как болотные кулики, не отводили в сторону, прикидываясь, что не могут летать, как то делают утки и тетеревиные курочки, — голуби перелетывали робко с дерева
на дерево, тоскливо повертываясь, подвигаясь или переступая вдоль по сучку,
на котором сидели, беспрестанно меняя место и приближаясь к
человеку по мере его приближения к детям; едва были слышны какие-то тихие, грустные, ропотные, прерывающиеся звуки, не похожие
на их обыкновенное воркованье.
Известили ли вас, что за несколько часов пред сим двадцать
человек находились в опасности потерять живот свой
на воде и требовали вашея помощи?
Некоторые глупые, дерзновенные и невежды попускаются переводить
на общий язык таковые книги. Многие ученые
люди, читая переводы сии, признаются, что ради великой несвойственности и худого употребления слов они непонятнее подлинников. Что же скажем о сочинениях, до других наук касающихся, в которые часто вмешивают ложное, надписывают ложными названиями и тем паче славнейшим писателям приписывают свои вымыслы, чем более
находится покупщиков.
Марья Дмитриевна не слишком ласково приняла Лаврецкого, когда он явился к ней
на следующий день. «Вишь, повадился», — подумала она. Он ей сам по себе не очень нравился, да и Паншин, под влиянием которого она
находилась, весьма коварно и небрежно похвалил его накануне. Так как она не считала его гостем и не полагала нужным занимать родственника, почти домашнего
человека, то и получаса не прошло, как он уже шел с Лизой в саду по аллее. Леночка и Шурочка бегали в нескольких шагах от них по цветнику.
— Пустой
человек, — коротко решил Зыков. — Ничего из того не будет, да и дело прошлое… Тоже и в живых немного уж осталось, кто после воли
на казну робил.
На Фотьянке
найдутся двое-трое, да в Балчуговском десяток.
Семенов сам не пишет, надеется, что ему теперь разрешат свободную переписку. Вообразите, что в здешней почтовой экспедиции до сих пор предписание — не принимать
на его имя писем; я хотел через тещу Басаргина к нему написать — ей сказали, что письмо пойдет к Талызину. Городничий в месячных отчетах его аттестует, как тогда, когда он здесь
находился, потому что не было предписания не упоминать о
человеке, служащем в Омске. Каков Водяников и каковы те, которые читают такого рода отчеты о государственных
людях?
— Нет-с, есть. — А повторительно опять тоже такое дело: имел я в юных летах, когда еще
находился в господском доме, товарища, Ивана Ивановича Чашникова, и очень их любил, а они пошли в откупа, разбогатели и меня, маленького купца, неравно забыли, но, можно сказать, с презреньем даже отвергли, — так я вот желаю, чтобы они увидали, что нижнедевицкий купец Семен Лазарев хотя и бедный
человек, а может держать себя
на точке вида.
Губерния налетела сюда, как обыкновенно губернии налетают: один станет собираться, другому делается завидно, — дело сейчас
находится, и, смотришь, несколько
человек, свободно располагающих временем и известным капиталом, разом снялись и полетели вереницею зевать
на зеркальные окна Невского проспекта и изучать то особенное чувство благоговейного трепета, которое охватывает
человека, когда он прикасается к топазовой ручке звонка у квартиры могущественной особы.
— И что ж такое! И бог с тобою совсем: я и останусь. Авось без куска хлеба не пропаду.
Найдутся добрые
люди, хоть из куска хлеба возьмут еще.
На старости лет хоть болонок
на двор выпущать гожусь.
Злая волшебница прогневалась
на моего родителя покойного, короля славного и могучего, украла меня, еще малолетнего, и сатанинским колдовством своим, силой нечистою, оборотила меня в чудище страшное и наложила таковое заклятие, чтобы жить мне в таковом виде безобразном, противном и страшном для всякого
человека, для всякой твари божией, пока
найдется красная девица, какого бы роду и званья ни была она, и полюбит меня в образе страшилища и пожелает быть моей женой законною, и тогда колдовство все покончится, и стану я опять попрежнему
человеком молодым и пригожиим; и жил я таковым страшилищем и пугалом ровно тридцать лет, и залучал я в мой дворец заколдованный одиннадцать девиц красныих, а ты была двенадцатая.